«С бандеровцами мы ели на одной тумбочке». Психиатр Семен Глузман сидел в советских лагерях

Семена Глузмана судьба сводила с академиком Андреем Сахаровым, поэтом Василием Стусом, писателем Виктором Некрасовым. 

— О Шухевиче историки говорят разное. Но я не сторонник однозначного осуждения или восхваления, — говорит Семен Глузман. — Это было такое сложное время, которому невозможно давать простые оценки на уровне чорно-белое. Если мне судить кого-то строго, то нужно начать с родного отца. Фишель Глузман в 1920-х стал коммунистом и искренне помогал устанавливать советскую власть. И это досадный факт из его биографии. Но в итоге увидел настоящую сущность той власти. Правда, из партии не выходил, потому что это означало бы смерть. Но активным коммунистом быть перестал. Мой отец стал врачом-патофизиологом, профессором.

Как же вы, сын реалиста и никоим образом не диссидента, дошли до того, что вас посадили?

— Отец воспитывал меня в абсолютно честном понимании реалий государства, в котором мы жили. Рассказывал о Голодоморе, о репрессиях. И о том, что неоправданно много еврейской молодежи из провинции устроилось в репрессивные органы. Можно понять их мотивы: жили в городках, притеснялись царским режимом, переживали погромы и вот почувствовали хотя бы относительную свободу. Поэтому воспользовались моментом и устроились при власти, чтобы не переживать притеснения. Но при этом сами стали притеснителями. Мне, как еврею, за них было досадно.

Кроме того, я хорошо осознавал боль украинской интеллигенции, чувствовавшей себя второсортной в этой стране. Помню, подростком в троллейбусе видел такую сцену. Женщина лет 50 спросила у пассажиров о какой-то остановке — на литературном украинском языке. Такой на улицах тогда невозможно было услышать. Какой-то жлоб, разговаривавший на суржике, тут же начал издеваться над ее языком, и половина людей в троллейбусе присоединилась к нему. Я присутствовал при экзекуции. И почувствовал, что в этой стране живут еще одни притесняемые евреи, которые называются украинцами. Эти вещи и много других легло в основу моего мировоззрения.

В зоне вы очутились из-за Петра Григоренко — генерала-диссидента.

— Григоренко был боевым генералом, сделал полностью удачную карьеру. И вдруг с ним случилось какое-то прозрение, и он выступил против культа Хрущова. А затем начал защищать права репрессированного и единственного тогда нереабилитированного народа — крымских татар. Судить человека, прошедшего войну и получившего боевые награды, было бы дискредитацией всей коммунистической системы. Поэтому его сделали сумасшедшим.

Я знал, что главным врачом-палачом, осуществлявшим репрессивную психиатрию против неугодных, был Даниил Романович Лунц. Он заведовал отделением общей и судебной психиатрии Института имени Сербского в Москве. А я чувствовал особую неприязнь, потому что он был евреем. Впоследствии понял, что Лунц — лишь инструмент в руках политиков. В итоге в той системе работали немало украинцев, россиян. Однако сама еврейская фамилия Лунц в то время стала символом репрессивной психиатрии. А я хотел для себя доказать, что евреи могут быть не только палачами, но и порядочными людьми.

А дальше что было?

— У автора нашумевшего в свое время романа ”В окопах Сталинграда” Виктора Некрасова я читал на кухне диссидентскую литературу — самиздат. И наткнулся как-то на очень эмоциональную статью о деле Петра Григоренко. Понял, что журналистики здесь мало. Решил написать психиатрическую экспертизу. От Софии Калистратовой, адвоката Григоренко, мне передали выписки из его дела, касавшиеся медицины. Год по вечерам работал над настоящими документами и написал профессиональный текст. Он доказывал, что Григоренко никогда не был безумным. Это был удар по чекистской легенде о генерале. Документ передали академику Сахарову. Когда он с женой Еленой Бонер приезжал в Киев, то я познакомился с ними. Елена Бонер сплеснула руками: ”Какой мальчик!” — мне же было тогда 25 лет. Потом удивлялся: почему настоящий документ не передают западные радиоголоса? Позже понял, что Сахаров и Боннер не хотели мне навредить, чтобы не попал в тюрьму. Мою экспертизу по делу Григоренко впервые обнародовали даже не после того, как меня арестовали, а уже после приговора. Потому что КГБ таки узнало о моей работе. Мне дали 10 лет — семь зоны и три ссылки.

Там сидели люди разных национальностей. Как вы уживались?

— Первыми в зоне меня окружили евреи, севшие за так называемое ”самолетное” дело. Советский Союз не выпускал своих граждан в эмиграцию. И вот несколько еврейских семей пытались похитить самолет, чтобы вылететь на нем в Израиль. Их схватили и посадили.

Но мне мало было своего окружения. Интересно было познакомиться с другими. Я увидел пожилых, но моложавых людей. Спросил: ”Кто это?”. Говорят — украинцы, бойцы УПА. А вон литовцы, тоже из движения сопротивления, так называемые лесные братья. Я об этом почти ничего не знал тогда. Начал общаться с ними. Они многое рассказали. И о том, что убивали. А кто на войне не убивает? Но самое главное, что я понял: они воевали на своей земле, все другие были оккупантами.

И как бывшие бандеровцы относились к вам?

— Когда администрация зоны почувствовала, что теряет управление, потому что там образовалась своя словно подпольная администрация во главе с украинцем Иваном Свитличным, то пыталась поссорить нас. Меня переселяли из одного барака в другой. Оказываюсь в одном бараке с бандеровцами Василием Пидгородецким и Евгением Пришляком. Мы ели на одной тумбочке и мирно делили все лагерное несогласие. Василий мне как-то говорит: подходил такой-то, бывший полицай у немцев, и говорил: как это вы, националисты, вместе с жидом едите. Пидгородецкий его послал. Думаю, что то чекисты того полицая подсылали.

Еще криминальный блатняк настраивали против евреев, даже погромы готовили. И тут Василий Пидгородецкий, один из самых авторитетных бандеровцев, подошел к уголовнику Рудику Афонину и предупредил: если зацепите, то будем с вами разбираться. Упавцы физически были уже не те, что когда-то, когда в ГУЛАГе заставили уголовников себя бояться. Но давний авторитет сработал. Кстати, Пидгородецкий отсидел даже не 25 лет, а 32 — за участие в лагерном восстании.

Кого еще из упавцев вы запомнили?

— Как-то евреи в день основания Израиля устроили специальное чаепитие. Там многие говорили. Но я запомнил тост упавца Василия Пируса. Он был высокий красивый мужчина. Сказал приблизительно такое: ”Поздравляю моих еврейских братьев с национальным праздником. Я счастлив, что у вас есть родина и вы вернетесь на ту родину. И я не сомневаюсь, что смогу пригласить вас на наш украинский праздник независимости”.

Он радовался за евреев и мечтал о независимой Украине. Это был 1973 год. Выглядело с его стороны как безумие. Все-таки его мечта осуществилась. Правда, сегодняшняя Украина не совсем такая, какой он хотел ее видеть. Василий Пирус отсидел 25 лет, его дождалась жена и вырастила ему двух сыновей.

Не забываю те времена. Потому что так сегодня жить легче.

Интервью Юрия Луканова взято с Интернет-сайта издания Газета.ua.